феномен, и оцениваема, как факт духовной действительности
Н. Бердяев, «Война и возрождение»
Война с давних пор мыслилась человечеством как фундаментальное состояние мира. Не случайность, не эксцесс, не каприз.
Царственно мудрый философ Гераклит в VI веке до н.э. говорил: «Война есть отец всего и царь всего, одних явила богами, других людьми, одних сделала рабами, других свободными».
Война (полемос), по Гераклиту, пронизывает само сущее. Сущее вечно живо и вечно юно тонусным напряжением противоположностей. Мир и есть само это напряжение. Мир и есть война.
Вода точит камень, земля вбирает воду, вода испаряется огнём. И лишь огонь, как метафора вспыхивания и угасания мира, вечен. Вечен как сам агон — базовый для древних греков принцип состязательности: Олимпийские игры, борьба юношей в палестрах, полемика риторов и поэтов на площадях афинских полисов, бесконечные военные схватки между самими этими полисами. Всё это демонстрирует агональность греческой культуры, перешедшей затем в римскую и византийскую, западноевропейскую и русскую.
Сам космос понимался Гераклитом как «вечно живой огонь, мерами вспыхивающий и мерами угасающий». Огонь — логос мира, принцип, по которому мир живёт и развивается.
Лук и лира — два гераклитовских образа, обнажающие принцип тайной мировой гармонии. Натяжение/ослабление тетивы и струн — противоположности, необходимые для достижения прекрасного. Где нет натяжения — стрела не полетит, звук не родится. Где нет обратного натяжению — ослабления — стрела и звук равно не сорвутся с места. Лук убивает, лира рождает, но и то и другое по Гераклиту прекрасно гармонично.
«У лука (biós) имя — жизнь (bíos), а дело его — смерть». Слова «лук» и «жизнь» в древнегреческом отличаются только ударением. В этом единстве — непреходящая диалектика бытия.
Война движет мир. И не только в уже привычном нам смысле (война как двигатель научно-технического, медицинского и прочих «прогрессов»). Война, по Гераклиту, в принципе его движет, омывает пламенной кровью героев, ожизнетворяя затхлые, застойные, заболоченные участки бытия. Стихия войны — огненная. Огонь беспощаден и смертелен, но он и очистителен: «Убитых Аресом боги чтут и люди». «Души убитых Аресом чище тех, что умерли в болезнях», — говорит Гераклит.
Если отойти от метафорики огня и принять во внимание другой яркий образ Гераклита — образ реки, то и здесь полемос также играет не последнюю роль.
Афоризм «В одну и ту же реку невозможно войти дважды» в более развёрнутом виде звучит так: «На входящих в одну и ту же реку всё время наплывают всё новые и новые воды».
Безусловно, это можно прочитывать так, что нет ничего повторимого под луной: всё течёт, все меняется. Мир есть пульсирующий поток, а не статика — таков его онтологический срез.
Если же посмотреть антропологически, входящий в реку испытывает непрестанное сопротивление этому потоку. Всегда, уже находясь в становлении, мы ведём вечную борьбу за то, чтобы нас не смыло, не унесло, не растворило в этих водах.
Убоявшись вечной гераклитовской войны, трус-Платон, как едко замечает Ницше, придумал свой «мир идей» — пространство, где всё вечно и неизменно, в отличие от мира вещей, агрессивно текучего и вечно изменяющегося.
Однако от войны не спрятаться даже в платоновском мире идей. Она вновь, и вновь, и вновь настигает нас.
Как отмечает современный русский философ Андрей Коробов-Латынцев, с миром идей дело также обстоит отнюдь не безоблачно: полемосом пронизан и сам этот идеальный порядок бытия. Древняя мудрость гласит: что наверху, то и внизу, а народная — что рыба гниёт с головы. Одним словом, если люди сталкиваются, «полемизируют» между собой, то происходит это потому, что и идеи, как «обитатели» высших сфер, также находятся в столкновении. Боестолкновения на земле — лишь материальная проекция этого. Косвенно подтверждением тому служит тот факт, какое количество действительно идейных людей встречается на войне. Безыдейные люди не воюют, они могут лишь участвовать в стычках, конфликтовать. На войну в высоком смысле этого слова отправиться они не готовы.
В этом смысле История и есть пространство борьбы идей в разных разрезах и проекциях: левой, правой и либеральной — по Коробову-Латынцеву. Авторитарной (феодальной) и либеральной (модерной) по Лосеву. Средневековой и возрожденческой по Бердяеву и т.д. Наконец, война платоновской и гераклитовской идей — за право понимать мир и справедливость как онтологическую статику (эйдос) или как онтологическую динамику (полемос).
Отвернуться, забыть, отвлечённо-гуманистически проклясть войну в указанном смысле значит — отвернуться от истории, от идей, от порядка живой жизни, пусть иногда зашкаливающе живой, нестерпимо живой, безумно живой.
В русской философской традиции идея необходимости сложного восприятия войны проговаривалась не раз. Особенно в связи с критикой гибельно-самоуспокоенного буржуазного сознания.
В статье периода Первой мировой «О духе уныния» Николай Бердяев пишет:
«Унылое восприятие жизни есть показатель унылого духа, пониженной жизненности, слабости и дряхлости. Тот, кому все кажется скучным, тот сам скучен. Для кого всё в мире уныло, тот сам уныл, душа его объята тьмой. Та истина, что уныние — в нас, а не вне нас, и что оно — вина наша, особенно обнаруживается в восприятиях и оценках войны».
Отсюда философ заключает, что всё в мире, не исключая и войну, должно быть воспринято творчески-духовно. Война многогранна и, при соответствующем настрое, способна приоткрывать бытийные истины, недоступные мирно-бытовому сознанию, нередко «деморализованному жаждой буржуазного благополучия».
Мир — дом быта, война — дом бытия
Предшественник и учитель Бердяева Вл. Соловьёв также указывал, что субъект видит реальность в свете своей собственной идеи. И потому чрезвычайно важно, в свете какой идеи мы рассматриваем войну.
В своей последней работе, работе-завещании «Три разговора о войне, прогрессе и всеобщей истории», Соловьёв сталкивает сразу несколько таких идей. Устами одного из героев, Генерала, философ отмечает, что современное светское сознание лишь выносит войну как неизбежное, но терпимое зло — «вроде питейной торговли», а воинов — как «извергов естества», без которых тоже, увы, совсем уж нельзя обойтись. Между тем, «все святые собственно нашей русской церкви принадлежат лишь к двум классам: либо монахи разных чинов, или князья, то есть по старине, значит, непременно военные, и никаких других святых у нас нет… Или монах, или воин».
И хотя Генералу автор симпатизирует лишь отчасти, о чём говорит сам в предисловии, однако в том же предисловии философ проговаривает также и следующий концептуальный момент: «Если с известной точки зрения всемирная история есть всемирный суд Божий…, то ведь в понятие такого суда входит долгая и сложная тяжба (процесс) между добрыми и злыми историческими силами, а эта тяжба для окончательного решения с одинаковою необходимостью предполагает и напряжённую борьбу за существование между этими силами».
Отсюда явно вычитывается признание законности войны за правое дело, и, как ясно далее из работы, не просто законности, но и необходимости её в некоторых случаях: «Безусловно неправо только само начало зла и лжи, а не такие способы борьбы с ним, как меч воина или перо дипломата».
***
В отличие от Гераклита, русская философская мысль не считает войну самоцелью.
С одной стороны, война имеет экзистенциальный смысл: повергая человека во прах, она и поднимает его из праха, говоря языком Бердяева, «возрождает дух человеческий, дряблый и расслабленный».
Но, что важнее, война имеет смысл эсхатологический: через болезненное размежевание добра и зла она ведёт человечество к последним временам: «Пожар европейской и мировой войн провиденциально неизбежен», — писал тот же Бердяев.
Однажды столкновение идей должно прекратиться: история некогда началась и потому, как и всему, что имеет начало, ей однажды придёт конец. Но произойдёт это, по мысли русских религиозных философов, не раньше «окончательной катастрофы», прихода последних времён, Апокалипсиса.
А до него и России, и миру ещё нужно и дожить, и довоевать.